За право летать - Страница 98

– Господин полковник, Василий Иванович! Там!..

– Смирно, лейтенант! Докладывайте.

– Там, – парнишка судорожно вздохнул, – вы сами… Это недалеко от того бункера…

– Что недалеко от бункера? – Адам встал. Но в палату уже вносили носилки, одни за другими. Потом солдаты, топоча, вышли. На полу остались грязные отпечатки сапог и три пары носилок с неподвижными телами на них. Две девочки-наземницы, Санька их раньше не видел… а мужика узнал, хоть и не сразу, но узнал – это он вез его к «Арамису» в тот день, точно, с красной шеей, рассказывал про копченую рыбку и сына в Гоби.

Потом Санька понял, что не заметил чего-то очень важного. Дядя Адам стоял перед мертвой девочкой на коленях и внимательно что-то рассматривал. Долго. Очень долго. К нему присоединился Макарушкин.

Наконец Адам встал и медленно-медленно пошел к марцалу. Он не дошел двух шагов. Барс так же медленно-медленно поднимался ему навстречу. У него было абсолютно белое неподвижное лицо и черные провалы глаз…

– Это не я, – сказал он тихо. – Слово чести – это не я.

– Ну да, – ватным голосом сказал Адам. – Не ты. Обязательно – кто-то другой.

Он обеими руками – накрест – взял марцала за лацканы и изо всех сил впечатал в стену. Посыпалась штукатурка.

– Это не я, – ещё тише, уже почти неслышно прошептал Барс. – Меня предали… Поэтому – я все скажу.

– Тебя… – Удар о стену. – Предали… – Еще удар.

– Адам, Адам, – торопливо заговорил Макарушкин, – пожалуйста, не надо. Пусть говорит, хрен сучий, опомнись, ну, Адам, Христом-богом тебя прошу!

И только после этого Адам разжал руки и отступил на полшага.

А Санька наконец разглядел то, чего не заметил сначала. У одной девочки и у мужика-водителя на висках были сероватые бугристо-вздувшиеся пятачки сварившейся кожи – этакие грязные апельсиновые корочки. И наверняка найдется такой же пятачок у второй девочки…

Он никогда не видел следов от смертельных ударов «щекоталки», но точно знал – это они. На третьем курсе читали лекцию – как имперцы поступают с людьми. Показывали слайды.

Как имперцы…

Санька помнил, как его держали, а он рвался, рвался и орал, царапался, кусался. Потом ничего не было. Потом он понял, что ревет, уткнувшись в мокрое и горячее. Чья-то рука неловко гладила его по затылку.

Он отстранился. Это была медсестра Лидочка.

– Ничего, – тихо казала она, – ничего… Уже все.

– Где они?

– Уехали…

– Куда?

Лидочка пожала плечами:

– Мне не докладывали…

* * *

С тех пор как Кеша втолковал Большим-громким, что он здесь, рядом, что он их оживляет, а если уходит, то ненадолго, а их громкость делает ему больно, его дежурства с каждым приходом становились интереснее и привлекательнее. Немножко придя в себя, Большие-громкие принялись разговаривать с ним прямо в голове и там же, в голове, показывать картинки. Кеша все собирался рассказать об этом Вите, но забывал. На картинках Большие-громкие были совсем живые и целые, приятно похожие на Взрослых, только шерстки побольше, и у них даже были имена – Холошш и Денишш. Когда Кеша звал их не в голове, а голосом, они уже могли улыбнуться и осторожно помахать лапкой. Это было хорошую. А другое – плохо: они должны были спать, но не спали. Не хотели. Он спрашивал, сердился, а они не спали.

И вдруг показали почему! Картинка была такой ясной, словно он видел её своими глазами совсем близко.

Где-то недалеко – этаж, ещё этаж, и ещё этаж вверх – лежали-спали Маленькие-маленькие. Два. Кроме них, в комнате были ещё два – женщины. Одна спала, ей было плохо, но она не звала. Другая… Другая громко кричала внутри, но шаг за шагом подходила к Маленьким, сжимая в руке злую вещь, от которой Маленьким будет плохо. Она не хотела идти, её тащили веревочки, уходящие куда-то вверх. Между нею и Маленькими стояли, раскинув руки, Холошш и Денишш, но сделать ничего не могли, они становились все бледнее и бледнее, но отчетливо повторяли: «Кеша, помоги Маленьким, защити, это здесь, близко, ты успеешь…»

Кеша открыл глаза, на мгновение застыл, переводя полученные мысленно указания в реальное пространство. Затем издал телепатический призыв о помощи и ввинтился в дыру в стене.

* * *

Это было невозможно, немыслимо, невыносимо, саморазрушительно! Она пыталась стоять на месте, идти в другую сторону, падать, но жесткий приказ тащил и тащил её вперед, сквозь мерцающие бесплотные тела Холоса и Денизы, сквозь прозрачную колыбель со смеющимся малышом, протягивающим к ней руки, сквозь личико её родной дочери – да, вот так она впервые сказала «мама», уже понимая, что говорит, а не случайно складывая звуки… Маша пыталась разжать руку с пистолетом, а пальцы не слушались, пыталась споткнуться, а ступни медленно и безостановочно перемещали её к маленькой кроватке с марцальскими детьми. «Я не сделаю этого, не сделаю», – как заклинание повторяла она, и сердце все больнее и больнее колотилось уже в самом горле, потому что сопротивление приказу уничтожало её физически.

И тут сверху на спину обрушилось что-то легкое и стремительное, она упала, перекатилась и встретилась взглядом с зеленоглазым чудовищем. В сознание, перекрыв все фантомы, разорвав принуждение чужой воли, ворвался истошный вопль: «Нельзя-а-а-а!!!»

Что-то лопнуло внутри и хлынуло наружу, чужие нити порвались, и Маша с мгновенным ужасом и облегчением рухнула навзничь, раскинув руки.

Единственное обстоятельство, которому Вита хоть как-то могла радоваться в сложившейся ситуации, – что в результате операции никто не пострадал. По верхним этажам госпиталя коты, благодаря халатам и шапочкам, умудрились проскочить практически незаметно в обе стороны. Охрана же спецбокса, вняв недавним предостережениям лучшего специалиста по внеземным формам жизни, при виде котов спокойно легла на пол, потом, по подсказке Виты, сползлась в бокс напротив, любезно показала, как он закрывается, – и теперь, судя по звукам, резалась в карты. Вите оставалось только позавидовать им. У неё под началом – а вернее сказать, на руках – внезапно оказались два взрослых инопланетянина-кота и один подросток, её собственный внезапный сынок; два вышедших из комы, но ещё с мутными глазками инопланетянина-нудиста; агент имперцев, она же крутая телепатка по совместительству; два телохранителя на грани нервного срыва; Ким, давно перешагнувший эту грань; и – вот уж в буквальном смысле «на руках» – две новорожденные полумарцалочки, Барсовы детки, и их вымотанная трудными родами (остались одни глаза) маленькая мамаша-рыжуха. И все, кроме младенцев, были твердо уверены, что она, Вита, точно знает, что делать дальше.